Я точно не помню, где произошло наше первое знакомство — в уютной ли квартирке, занимаемой Степаном в Шарлоттенбурге, среди груды немецкой марксистской литературы, разбросанной повсюду — на столе, на полинялых мещанских креслах, без которых не обходится ни одна семья самого бедного германского рабочего, на высоких подоконниках, где он спасал от цепких ручонок своих малышей наиболее нужные в данный момент книги. Или мы познакомились в том локале, который в последующие годы нашего пребывания в Берлине стал неизменной ареной идейной борьбы, борьбы за влияние на берлинское русское студенчество — нас, приверженцев научного социализма и социал-демократов, с одной стороны, и народников-идеалистов всякой марки, от социалистов-революционеров до армянских и грузинских федералистов, с другой. Но факт тот, что это первое знакомство спаяло нас — небольшую группу единомышленников социал-демократов, осевших в Берлине еще до Шаумяна, — с ним, только что перебравшимся из России в Германию. И уже с первых встреч и столкновений наших почувствовалось, что небольшая группа социал-демократов в Берлине признала в Степане вождя и лидера, признала молча и бесповоротно.

Мы все сразу поддались обаянию личности Шаумяна. Обаятелен он был не только как общественный борец, но и в личной жизни, в личных отношениях. И едва ли не главнейшим моментом его обаятельности была глубокая правдивость, выступающая во всех его поступках, словах, жестах, движениях. Эта черта его натуры сразу завоевала ему симпатии всех тех, кому приходилось когда-либо сталкиваться с ним...